НЕДОПИСАННЫЕ МЕМУАРЫ

 

В передисловии к «Ненаписанным мемуарам» я писал, что Сара ханум на мой вопрос о том, как идет ее работа над мемуарами, сказала, что ей тяжело вспоминать все пережитые ею невзгоды, все перепетии ее тяжелой жизни, что у нее поднимается давление от этих воспоминаний, и что она решила ничего не писать. Однако, я помнил, что как-то, незадолго до этого разговора, я видел несколько листов исписанной бумаги на ее рабочем столе и кто-то из ее сестер сказал, что она начала писать воспоминания.

После того, как Сары ханум не стало, мы искали эти листочки, искали их и тогда, когда готовили материалы для этого сайта, но безуспешно. И вот, недавно они все-таки нашлись среди множества разных бумаг – набросков статей, различных вариантов ее монографий, других рукописных и машинописных материалов, старых газет и т.д. Нашлись эти бесценные, не побоюсь этого слова, странички – 41 лист рукописного текста – черновик воспоминаний с множеством вставок, правок, исправлений, дополнений.

Сара ханум любила вспоминать свои детские годы, с удовольствием вспоминала годы, проведенные в Турции, но много ли было приятных воспоминаний после возвращения из Турции? Арест отца, арест мужа, болезнь, а затем смерть любимого дяди, бесконечные увольнения с работы «дочери врага народа»... Так что, неудивительно, что ее воспоминания заканчиваются, точнее обрываются 1925 годом. Вот их последняя строка:

«Летом 1925 года я закончила французский колледж и мы стали готовиться к отъезду в Баку».

 

Так и остались недописанными ее мемуары.

Готовя их текст к публикации я постарался обойтись минимумом правок, стараясь сохранить язык, стиль Сары ханум.

Р.С.Ашурли

 

 

«НЕДОПИСАННЫЕ МЕМУАРЫ»

 

Мои наиболее ранние воспоминания моего детства относятся к 2-м с половиной годам моей жизни. Летом 1907 года я с матерью и младшей сестрой жила в Кисловодске на пятачке в большой комнате, где в золоченной клетке находился ярко-зеленый попугай. Я, как зачарованная, смотрела на попугая, который часто кричал: «Попка дурак! Попка дурак!». Затем я хорошо помню моего деда Теймур-бека, высокого худощавого старика с небольшой седой бородой, который очень любил меня и часто спускался с 3-го этажа в нашу квартиру, приходил в мамину спальню, разговаривал со мной, гладил по головке, дарил мне серебряный рубль. Зимой он сидел в черной шубе, подбитой коричневым мехом, вероятно соболем, и я каждый раз просила у него хвостик. Тогда дед вытаскивал из кармана перочинный ножик, отрезал хвостик и дарил мне его. Мама очень на меня сердилась, что я порчу шубу деда. Так он отрезал несколько раз хвостики и дарил их мне.
Дед очень ждал рождения наследника, но 15 декабря 1907 года родилась моя третья сестра Марьям. Марьям летом 1908 года заболела, вероятно простудила мочевой пузырь. Дед мой очень переживал ее болезнь, но вскоре сестра поправилась.
В Кисловодске мама встретила нашего семейного врача доктора М.Мдивани и сказала, что хочет сделать аборт, не желая родить подряд третьего ребенка. Но доктор отговорил мою мать, и действительно, родилась Мариям, очень красивая девочка, ее называли Ашурбековская красавица. Доктор Мдивани говорил, что это его дочь.
Осенью, в сентябре месяце 1908 года деда моего не стало. Он умер от сибирской язвы. Это редкая болезнь, на губе появился черный прыщик, поднялась высокая температура. Болезнь эта в то время была неизлечимой. Деда лечил доктор Карабеков, его жена была родственницей отца. Говорили, он заразился летом от баранов, которые были у нас на даче в Мардакянах. У деда были большие стада овец, он не считал это богатством и подарил их двоюродному брату моего отца (сыну бабушкиного брата Кяльбалескеру). Каждое лето он посылал нам на дачу несколько баранов, которых резали на шашлык на Курбан байрам или, когда приезжали на дачу гости. Дед гладил овец и от них, видимо, заразился.
В доме, когда он умер, была большая суматоха. Мне было уже 3 года и 9 месяцев. Я не видела деда уже много дней и сильно скучала. Через черный ход я тихонько поднялась на третий этаж и вошла в спальню деда. Он лежал на полу на ковре и тюфяке и молчал, я несколько раз его окликнула, он не отвечал. Тогда я испугалась и начала громко плакать. Бабушка, услышав, вышла из соседней комнаты, взяла меня за руку и отвела вниз, в нашу квартиру на втором этаже. Я не поняла, что стало с любимым дедом, я впервые столкнулась со смертью.
Вскоре начались похороны. На меня не обращали внимания. Я помню, я вышла на уличный балкон, где сидела бабушка и другие женщины, мои тетки, мама, все в черном кялагаи. Я тут же пошла, надела на себя черный кялагаи, закрыла лицо, как все женщины, и стала смотреть, как выносят деда. Его гроб несли впереди мужчины, я с удивлением смотрела, как за гробом шел мой отец Балабек и платком вытирал слезы и плакал. Я не поняла, почему он плакал. Было много народу, много духовенства, моллы читали ар-рахман.
Деда понесли на кладбище, где сейчас находится Шехидляр хийабаны, но не похоронили, а положили в семейный склеп. Согласно завещанию, дед мой Теймур-бек все свое богатство – 3 больших дома, дачу в селении Мардакян, нефтяные промыслы, миллионное состояние в банке, все оставил своим двум сыновьям – Алибеку и Балабеку с условием, что после его смерти его труп не должны хоронить, а должны положить в склеп, а через год моя бабушка Тути-ханум с родственниками должна взять его гроб из склепа и на пароходе повезти его в Иран и оттуда в Ирак, где находится святыня Имам-Хусейна, в город Кербала.Там его должны похоронить и построить над ним небольшую мечеть, нанять моллу и хорошо заплатить ему золотом, чтобы он до конца своей жизни читал на его могиле Коран. Все это было выполнено дядей Алибекомипапой. Через год, когда открыли склеп, то обнаружили, что труп Теймур-бека не разложился, а высох, остались кожа и кости. Повидимому, это было следствием микроклимата кладбища. Деда повезла на верблюдах в Кербала из Ирана моя бабушка Тути-ханум в сопровождении своих родственников из Забрата и Сабунчи. Дядя и папа не поехали с ними.
Мой дед пользовался большим уважением в обществе за его благородный характер, за доброту к бедным. Дадаш, мой двоюродный брат, рассказывал, что купили 300 кяса и много сервизов на его поминки, которые пышно справляли, приходило много людей выразить свои соболезнования.
После деда меня очень любил дядя Алибек, у которого не было детей. Он говорил, что я его дочь. По утрам мама меня отводила наверх к бабушке, где я находилась у дяди, в его спальне.
Я очень любила кукол. Каждый раз, когда отец уезжал в Петербург, Москву, он привозил мне куклы, как и дядя. Последняя моя кукла была почти такого же роста, как и я.
Однажды, когда мне было 6 лет, меня позвали в кабинет отца. Я вошла в комнату, держа в руках большую куклу, и увидела маму и рядом молодую девушку. Мама представила меня этой девушке и сказала мне: «Это твоя учительница, она тебя подготовит в русскую школу». С того времени в течение двух лет она меня обучала русскому языку, арифметике и всем предметам для поступления в Заведение Святой Нины. В течение года немка, Паулина Вильгельмовна Губер-Берзинг учила меня читать и писать по-русски, арифметике.
В 1913 году осенью я держала экзамен для поступления в старший приготовительный класс Заведения Святой Нины. Я помню, как я оделась и пошла в спальню к маме, но я так была взволнована и так боялась экзамена, что стала плакать. Мама меня успокаивала, в это время в комнату вошла бабушка Тути-ханум, которая, увидев мои слезы, подошла ко мне, взяла меня за руку и сказала моей маме: «Оставь девочку, зачем ты ее мучаешь? Раз она не хочет, не надо возить ее на экзамен. Я не училась, что я плохо живу? У нас есть богатство, которого хватит и внукам, и правнукам». Мама увидела, что я слушаю бабушку, подошла ко мне, отвела меня в другую комнату, надела на меня маленький Коран и сказала: «Не бойся, иди, если ты что-то забудешь, то Коран тебе подскажет».
Я успокоилась. Паулина Вильгельмовна меня отвезла в Заведение. Там я отлично написала диктовку, прочла наизусть стихотворение: «Нива моя, нива, нива золотая, зреешь ты на солнце, колос наливая...» и т.д. По устному получила «5». По арифметике, решая задачу, я что-то перепутала. Слезы выступили у меня на глазах. Учительница подошла ко мне, посмотрела в тетрадь и указала на мою ошибку. Я исправила и правильно решила задачу. По арифметике я получила «4». Я была принята в закрытое отделение, в пансион, приходящей места не было. Но мама не захотела, и меня с моими отметками перевели во вторую женскую гимназию, где начальницей была немка София Ивановна Вальд.
В шестилетнем возрасте меня и моих двух сестер воспитывала немка из Риги фрёйляйн Анна Михайловна Рютберг. Это была высокая с хорошей фигурой молодая девушка, белокожая, с длинными золотистыми волосами. Она очень аккуратно, со вкусомодевалась, носила красивую прическу и к тому же имела хороший характер. Она сразу расположила нас к себе, и мы ее очень полюбили. Говорила она с нами только по немецки.
В 1909 году 6-го июня (19 июня по новому стилю) мама родила сына Решада, которого назвали в честь турецкого султана Мухаммад Решад. Но дед мой, который мечтал о наследнике, его не увидел. Все в доме были счастливы. Но, когда через несколько месяцев специалист-лезгин сделал ему обрезание, Решад потерял много крови. Отец вызвал врачей, и он вскоре поправился.
Рождение сына папа пышно отпраздновал. Но счастье мамы длилось недолго. В 26 лет моя мама тяжело заболела астмой. Известный врач-бакинец, получивший образование в Германии, в городе Гейдельберге, доктор Абдул-Халыг Ахундов, чья жена Сурея-ханум была уроженка Тифлиса и мамина подруга, лечил мою маму, но он сказал моему отцу: «Балабек, если Вы любите Вашу жену, то не жалейте денег, отправьте ее в Германию, я Вам скажу, на какой курорт, и пусть она там лечится. В России астму не вылечивают, а в Германии ее вылечат». Отец тут же согласился. Выписали из Киева маминого брата студента Медицинского института Мамед-Таги Султанова и из Москвы двоюродного брата Али-Ашрафа Султанова, студента Коммерческого института и в сопровождении Анны Михайловны и Паулины Вильгельмовны – мама взяла и нас, трех девочек, летом 1911года в июле месяце мы поехали через Москву в Варшаву и оттуда в Берлин. Мне было тогда 6 с половиной лет.
В Берлине мы жили в гостинице «Метрополь» на Унтер-ден-Линден, занимали несколько номеров. Утром завтракали в номере, в обед шли в ресторан. Вечером мама, Анна Михайловна, Паулина Вильгельмовна и дяди уходили в театр или в ресторан, а я ночью вставала и смотрела через окно на ночной Берлин, на яркие огни рекламы. Это был совсем другой мир, и другой город, не похожий на Баку.
В Берлине Анна Михайловна взяла нас в берлинский зоологический сад посмотреть зверей,и я и мои сестры впервые увидели необычайных зверей. Особенно меня поразил жираф с его ростом и длинной шеей, а также редкие обезьяны и масса разных хищных зверей. В Берлине мама купила мне немецкую большую куклу, которую я назвала Маргаритой, а Ситаре купила куклу мальчика. Эти две куклы до сих пор сохранились у нас.
Из Берлина мы поехали в Бад-Наухайм, где мама устроилась в самый лучший санаторий профессора Грейделя, в котором лечился император Вильгельм II и его жена. Меня и двух моих сестер мама устроила в детский санаторий профессора Мюллера. После медосмотра нас разместили в двух спальнях на втором этаже, а утром мы завтракали в одноэтажном здании во дворе в большой столовой.Рядом с этой столовой находился большой двор, где мы играли. На завтрак нам дали какао, очень густое, как сметана, черный хлеб с масломи два яйца всмятку. Я с грустью вспомнила Баку, вкусный бакинский чурек, который выпекала в тендире, специально построенном по требованию бабушки на чердаке, жившая у нееженщина из Забрата. Я вспомнила сыр-мотал, который нам посылал Кяльбалескер в большом количестве. Сыр этот выделывали из овечьего молока, он был очень вкусный.
После завтрака нас водили в Шпрудель, где мы принимали ванны.
Часто нас брали на прогулки в лес, который находился в окрестностях Бад-Наухайма, или на озеро, где был большой ресторан. Мы покупали булочки и кормили лебедей, плывущих в озере.
Из Баку был с нами мальчикЛева Нуссенбаум, сын богатого еврея. Его мать умерла и привезла Леву тетка, сестра его матери. Он очень подружился с нами. В прошлом году я в газете прочла о нем статью.
Обедали мы в главном здании, в большой столовой, где было много детей немцев. Обед мне не понравился. Был суп красного цвета, я подумала, что это суп из помидоров, потом я узнала, что это суп из раков. На второе дали бифштекс, на котором выступала кровь. Гарнир был из различных овощей, давали много капусты, картофель. Мне казалось, что это полусырое мясо. Сестра-хозяйка мелко нарезала мясо и требовала, чтобы я все съела. Я тихонько глотала эти куски, не разжевывая, чтобы не чувствовать вкус мяса. За обедом в 2 часа дня обязательно давали черное баварское пиво. Скоро я привыкла к нему и охотно его пила. На сладкое давали очень хорошие фрукты: абрикосы, персики, бананы, виноград. Как то я ела суп. Это был мясной бульон с кусочками темного мяса. Позже я узнала, что это суп из черепахи. Однако, я очень полюбила картофель-салат. Это картошка, не знаю, как приготовленная, очень вкусная.
Мама просила директрису фрейлен Хелену, дочь профессора Мюллера, чтобы нам не давали свинину, колбасу, сосиски, т.к. мы мусульмане и религия запрещает нам есть свинину. Они строго придерживались этого указания мамы, но вместо свинины мы ели раковый суп и черепаший. После обеда до ужина нам давали какао с очень вкусным пирогом – кухен. Мне часто давали выпить малиновый сок, вместо витаминов.
Мы жили в Германии два месяца, потом мы уехали в Вену. Это был очень красивый город. Я помню, что мы жили в гостинице и ходили с Анной Михайловной гулять в парк и катались на карусели.
Однажды,мама пошла вечером с Анной Михайловной, Паулиной Вильгельмовной и дядями Таги-даи и Али Ашраф-даи в шикарный ресторан и мама, посмотрев в меню, показала официанту на блюда, которые она решила заказать. Принесли закуску, затем блюдо с куском белого мяса с гарниром. Мама подумала, что это куриное мясо, т.к. по немецки она не поняла название заказанного блюда. Попробовав кусок этого мяса мама поняла, что это не куриное мясо, а что-то непонятное. Подозвав официанта она спросила, что это за мясо. Официант очень гордо ответил: «Мадам, сегодня день рождения императора Франца Иосифа и в нашем ресторане по этому поводу сегодня подают одни деликатесы. Это мясо лягушки». Когда мама это услышала, ей стало плохо. Она встала, пошла в туалет и ее сильно тошнило, началась рвота. Ужин был испорчен. Все вернулись в гостиницу, мама заболела и на другой день ничего не ела.
В Бад-Наухайме мама купила нам всем красивые платья, пальто и обувь, всем родственницам золотые кольца с красивым резным орнаментом,а мужчинам сувениры. Брату Решаду она накупила много одежды, игрушек. Ему было два года, он не поехал с нами в Германию, а оставался в Баку с русской няней и тифлисской бабушкой Фатма Ниса-ханум. Он очень скучал без мамы.
Мама была довольна своим лечением и Германия ей очень понравилась. Весной 1912 г. мы получили письмо от Елены (Хелен) Мюллер, которая спрашивала маму, приедем ли мы в Бад-Наухайм. В июле мы вновь собрались ехать. На этот раз мама взяла трех девочек и Решада, которому 6-го июня исполнилось 3 года. Кроме того, с нами поехала Мешади-ханум, жена дяди Алибека и его двоюродная сестра (ами кызы) со своим младшим братом Керимом, которому было лет 12. Затем мамин брат Таги-даи и двоюродный брат Али-Ашраф-даи, Анна Михайловна и Паулина Вильгельмовна, всего 11 человек. Мама по-прежнему поселилась в санатории профессора Грейделя иМешади-ханум, кажется, тоже лечилась в этом санатории. Она очень рано вышла замуж за своего двоюродного брата, которого дед мой женил совсем молодым. Мешади ханум не была красивой или интересной, среднего роста, брюнетка, она не имела никакого образования, ходила в чадре, впервые попала за границу, в Европу. Мама пошла с ней по магазинам, купила ей хорошие наряды, шляпу. Она стала сама ходить в магазины, не говоря ни слова по-немецки, она показывала продавщице то, что ей понравилось, затем открывала свою сумку полную деньгами и предлагала кассирше взять стоимость покупки, совершенно не разбираясь в деньгах. Но немцы были очень честными и всегда точно взимали стоимость покупки. Она сфотографировалась в Бад-Наухайме в модном костюме,в шляпе. На фото ее было трудно узнать. Керима устроили вместе с нами в санаторий Мюллера. Анна Михайловна и Паулина Вильгельмовна жили недалеко в частной квартире и часто навещали нас.
Мы жили в Бад-Наухайме около 3-х месяцев. Мама вместе с Мешади-ханум, Таги-даи и Али Ашрафом, Анной Михайловной и Паулиной Вильгельмовной, не сказав нам ничего, поехали на несколько недель в Париж, хорошо там погуляли. Мама вместе с братом были в Мулен-руж, известном кабаре, где Таги-даи, интересного брюнета, женщины легкого поведения безцеремонно обступили, стараясь его захватить, не обращая никакого внимания на маму. Мама, опасаясь за брата. быстро ушла с ним из кабаре.
Мама, Мешади-ханум и все накупили себе модных туалетов, нам, особенно Решаду, мама купила красивую одежду и много дорогих подарков родственникам. После возвращения в Бад-Наухайм мама навестила нас, и я, узнав, что она и все наши были в Париже, очень огорчилась. Мама обещала взять меня в Париж на следующий год.
Вернулись мы в Баку в середине октября. Мама чувствовала себя намного лучше всю зиму.
Третья поездка в Германию состоялась в 1913 году, в июне месяце. В середине июня,полечившись в Бад-Наухайме, мама,по совету профессора Грейделя, поехала лечиться в Баварию в Бад-Рейхенхаль. Мамед-Таги и Паулина Вильгельмовна поехали с ней, амы остались в санатории Мюллера. Анна Михайловна и Али-Ашраф тоже жили в Бад-Наухайме.
Мы часто ходили в Курзал, где давали концерты известные музыканты. Я в Баку с 7 лет начала обучаться игре на фортепиано с хорошим педагогом, украинкой Елизаветой Александровной Риман и очень полюбила классическую музыку – Бетховена, Моцарта, Листа, Шопена.
Однажды, в Бад-Наухайме в Курзале выступал известный чешский скрипач Шахтбек.Это был брюнет лет 30, похожий на тюрка. Я была очарована его игрой на скрипке и попросила маму дать мне денег купить красные розы и преподнести ему на следующем концерте. Мама охотно дала деньги, старшая сестра – оба-швестер (oberschwester), которая взяла нас на концерт, купила большой букет красных роз. Мы сидели в Курзале в первом ряду, и я очень волновалась, как я ему преподнесу букет роз. После его выступления я встала, поднялась на эстраду, сделала реверанс и преподнесла ему цветы. Он улыбнулся и поцеловал мою руку. Я была счастлива.
В санатории вместе с нами были дети доктора Берлянд – Ляля, две ее сестры и брат. Мы вместе с ними были в санатории с 1911 года. Мы вместе сфотографировались со старшей сестрой санатория – оба-швестер и другой, воспитательницей.
По окончании лечения мама нас выписала из Бад-Наухайма и мы приехали в Бад-Рейхенхаль. Это чудесный курорт, расположенный в Альпах. Мы жили в гостинице. Вскоре мама и Анна Михайловна с Таги-даи повели нас на детский праздник, где проводился детский конкурс красоты. Я резко отличалась от немецких детей своей восточной внешностью. Я помню, что немцы подходили ко мне (я была в то время худенькой девочкой, смуглой, с черными волосами, большими глазами) и давали мне билеты. Я не понимала, что это означало. В конце праздника все сдали билеты жюри конкурса и вдруг мы услышали мое имя и фамилию как получившей второй приз за красоту. Первый приз получила румынка, ей дали ручные часы. Я получила куклу, а третий приз получила еврейка, ее наградили какой-то игрой. Затем нас сфотографировали. На другой день во всех газетах появились наши фотографии с описанием призеров и праздника.
Вернулись мы в гостиницу и вдруг третья моя сестра Мариям упала на пол лицом вниз и стала стучать ногами и плакать, почему ей, Ашурбековской красавице, не дали приз за красоту. Таги-даи, мама, Анна Михайловна стали ее утешать и сказали:«Ты еще маленькая, Саре 8 лет, на будущий год ты получишь приз за красоту». Ее еле-еле успокоили.
Их Рейхенхаля мы в конце августа поехали в Мюнхен, Висбаден, и, когда мама хотела заказать билеты в Баку, я стала просить ее поехать в Нюрнберг на ярмарку и ни за что не хотела возвращаться в Баку. Наконец мы отправились в Нюрнберг. Ярмарка была интересная. Мы купили много сувениров. Когда мама заказала билеты ей сообщили, что поезд, на котором мама сперва хотела поехать в Баку, потерпел катастрофу. Мама меня целовала и говорила, что я спасла всех.
Вернулись мы в Баку в середине сентября с опозданием на занятия во 2-й женской гимназии. Я явилась в класс (старший приготовительный класс) с большим букетом роз, в коричневой форме с черным фартуком и белым воротником. Учительницей нашей была Мария Ивановна Некрасова. Она спросила: «Ашурбекова, почему ты опоздала на занятия?». Я ответила, что мы только приехали из Германии. Все девочки с любопытством смотрели на меня. Мария Ивановна посадила меня на первую парту, рядом сидела очень милая девочка, армянка Люся Калантарова. Позади сидели Маня Пекерман и Ева Кретинген, две еврейки, очень симпатичные, а Ева была похожа на фарфоровую куклу. Маня подарила мне картинки, завязалось первое знакомство. Эти три девочки и еще четвертая, еврейка Женя Готлиб, и армянка Нина Хажак стали моими близкими подругами на всю жизнь. Из тюрчанок моей подругой была Аля Ахундова, дочь маминого врача Абдул-Халыга Ахундова, а ее две сестры, Валя и Ася дружили с Ситарой и Мариям. Эти девочки тоже учились во 2-й женской гимназии вместе с нами.
В гимназии проходили немецкий и французский языки. Немецкий я хорошо выучила, свободно говорила на нем, а французским я занималась с француженкой мадемуазель Жанной Грейло с 7 лет. Она приходила ежедневно и занималась также с мамой, которая говорила по-французски и по-немецки.
В Баку мы часто ходили с Анной Михайловной на бульвар, где я с семилетнего возраста любила кататься на коньках. Фрейлен накупила себе шикарных костюмов и шляп в Париже, и все на бульваре обращали на нее внимание. На бульваре я играла и каталась на коньках с нашим соседом по дому Юсуфом Салимовым, сыном миллионера Мовсума Салимова. Он был на год старше меня. Его гувернантка была француженка, она его звала Жозеф по-французски. Она дружила с Анной Михайловной и говорила ей, что отец Юсуфа хочет, когда его сын вырастет, женить его на мне. Мовсуму Салимову родом из Сабунчи из бедной и незнатной семьибыло лестно породниться с Балабеком Ашурбековым, аристократом знатного рода и миллионером.
14-го января по старому стилю и 27-го января по новому стилю 1914 года мне исполнилось 9 лет. Мама устроила детский маскарад и большую елку. Я пригласила своих новых подруг из гимназии: Лялю Фердинанд, дочь владельца большой аптеки, Иду Калантарову и братьев, Юсуфа, который мне подарил красивый золотой браслет. Были также родственники, дети Амираслановых, мои троюродные братья. Все дети получили подарки от мамы. Было весело. Фотография у меня сохранилась. Вскоре я узнала об отъезде Юсуфа с гувернанткой в Лондон, куда отправил его на учебу отец, дав им много денег.
Мы собирались летом опять ехать в Бад-Наухайм, однако политическая обстановка в мире была тревожная. Ходили слухи о войне. Наконец, летом, когда мы предварительно отдыхали у себя на даче в Мардакян, газеты сообщили об убийстве наследника престола Австро-Венгрии. Это стало предлогом для начала первой мировой войны. Из-за войны России с Германией наша поездка не состоялась.
Все лето мы провели на даче, где были чудесные фрукты. У нас был отличный садовник Айдемир, ахалцыхский турок, имевший среднее образование. Наша дача считалась одной из лучших. Я помню, что я захотела, чтобы мне сшили белые брюки и рубашку и, надев кепку, как мальчик, я сидела у ворот, ожидая в выходной день приезда отца с гостями. Папа выписал из Германии в 1912 г. машину и приезжал на ней на дачу и отвозил нас на море. У нас был фаэтонщик Агабба, который тоже возил нас на море. Я умела плавать уже с 7 лет и очень любила купаться в море.
Мы ходили на дачу Зейнал-бека Селимханова, жена которого Сона-ханум, красавица, получившая приз за красоту, окончившая Заведение Св.Нины, дружила с мамой, затем мы встречались с детьми Таги-бека Сафаралиева, инженера, получившего образование в Германии. Жена его родом из Ленкорани, красивая женщина, была маминой приятельницей. Мама встречалась также с женой Гаджи-Зейнал-Абдина Тагиева – Соной-ханум, дочерью генерала Араблинского из Дербенда. Она была младшей сестрой жены сына Тагиева от первого брака Исмаила Тагиева. Сона-ханум окончила Заведение Св.Нины в конце XIX в.
К началу первой мировой войны отмечается расцвет нефтяной промышленности Азербайджана, расцвет капитализма, появление в Баку ряда крупных нефтепромышленников-миллионеров. Во главе их стоял Тагиев, чье состояние составляло 30 миллионов рублей. Затем были не менее богатые Муса Нагиев и Шамси Асадуллаев, затем Муртуза Мухтаров, жена которого, осетинка из Владикавказа Лиза-ханум Туганова тоже дружила с мамой, а сам Муртуза был в дружеских отношениях с отцом и дядей Алибеком. Но все эти миллионеры не относились к бакинской аристократии и знати, а происходили из рабочих и крестьян, из бедных семей, разбогатевших на нефти. К классу аристократии относились Ашурбековы, из которых самыми богатыми были дядя Алибек и папа.
Сохранилась у меня фотография группы бакинских миллионеров во главе с Тагиевым, членов акционерного общества, где снят и дядя Алибек.
К этому периоду относится и зарождение большой группы тюркской интеллигенции.Многие изних получили образование за границей. Так, например, внук Тагиева Зейнал получили образование в Англии. Папин родственник Балабек Ходжаев, мать которого Ханбаджи урожденная Ашурбекова, получил диплом инженера-экономистав Бельгии так же, как и Ага Ахундов, инженер-электрик. Многие отправляли своих сыновей в Москву, Киев, Санкт-Петербург. Дядя Мамед-Таги учился в Киеве, Али-Ашраф в Москве. Две дочери Тагиева Лейла-ханум и Сара-ханум были отправлены в Санкт-Петербург в Смольный институт благородных девиц. Сначала Тагиеву отказали, так как он не был дворянином, но после того, как Тагиев пожертвовал большие деньги русскому государству и его сделали действительным статским советником, и он сообщил, что дед его дочерей царский генерал Араблинский,их приняли в Смольный институт, где обучались дочери Николая II.
К 1915 г. относится открытие женского благотворительного общества, члены которого – образованные интеллигентные тюрчанки занимались благотворительной деятельностью. У меня сохранился устав этого общества. Мама принимала деятельное участие в этом женском благотворительном обществе.
Воспитанием моих сестер занималась моя гувернантка немка Анна Михайловна Рютберг, которая жила у нас до 30 января 1915 года. В течение лета и осени 1914 года, когда мы до обеда проводили время на бульваре, я видела, что к Анне Михайловне подходил молодой армянин Георгий Богданович Тер-Степанов, садился рядом с ней и беседовал, пока мы не уходили домой. В конце января я заметила, что Анна Михайловна часто по утрам вставала с заплаканным лицом. Я не могла понять причину ее огорчений и однажды пошла к маме и сказала ей об этом. Позже я узнала, что Георгий Богданович, сын помещика, имеющий имение в Ленкорани и собственный двухэтажный дом на улице Гоголя, рядом с домом Мирзы Асадуллаева и близко от нашего дома, сказал Анне Михайловне, что хочет на ней жениться, но потом, как видно, раздумал. Анна Михайловна призналась об этом маме, которая ее успокоила, что она это дело уладит. Мама позвонила по телефону Георгию Богдановичу и спросила его, когда Ваша свадьба с Анной Михайловной, так как она должна знать число и подготовиться, сшить себе новое платье ко дню свадьбы. Он, повидимому, был смущен и назвал 31 января. Так вести себя даже с гувернанткой такого известного человека, как мойотец, было неприлично в то время. И 31-го января мы присутствовали в армянской церкви около Парапета на венчании нашей любимой Анны Михайловны с Георгием Богдановичем Тер-Степановым. Службу вел священник Тер-Григорьян Тигран Иванович, с которым я в 1943 году вместе работала в Институте истории АзФАН, где он занимался переводом с грабара на русский язык. После венчания в церкви мы все с мамой были на свадебном ужине в доме Тер-Степановых. Мама подарила Анне Михайловне большой шелковый ковер. Но, мама рано ушла домой. Оказывается у нее начались схватки и вечером она родила мою четвертую сестру Адилю.
После Анны Михайловны у нас были две воспитательницы немки. Первую, воспитательницу детей доктора Мдивани – немку выселили из Баку из-за войны с Германией, вторая тоже долго у нас не прожила. Паулина Вильгельмовна занималась с нами до осени 1917 года. За ней из Китая, из Шанхая приехал ее двоюродный брат, за которого она вышла замуж и уехала с ним в Шанхай. Мама подарила ей бриллиантовое кольцо.
Училась я в гимназии не на отлично, так как была спокойна, что Паулина Вильгельмовна поможет мне приготовить уроки. Я увлекалась чтением книг, сперва в детстве книги Чарской, а позже, к 12-ти годам я прочла всю русскую классику. Особенно меня поразил Толстой. Я перечла несколько раз его «Войну и мир», другие его романы на меня не произвели такого впечатления. Как-то отец позвал меня в кабинет и показал мне рукопись и сказал, что это книга Бакиханова и в ней имеются сведения о нашем предке. Эти его слова я запомнила.
В 1917 году после октябрьской революции занятия у нас в гимназии проходили неаккуратно. Часто педагоги отсутствовали. На Новруз-Байрам, который в нашем доме особенно пышно справляли, в 1918 году был накрыт большой стол, уставленный всякими сладостями (пахлава, бадам чореги, шекер чореги и др.), сухофруктами, икрой, лососиной и другими вкусными вещами. Нам, сестрам пошили новые платья к Байраму. Байрам продолжался до 31 марта. Вдруг дядя Алибек утром пришел домой к нам и взволнованный сказал маме: «Скорее одень детей, ничего из вещей не бери, кроме драгоценностей, в городе началась резня армян с нами, мы должны уехать к сестре Бегим-ханум, дом которой находится в мусульманском районе».
Мама быстро одела нас и мы уехали к тете (биби) Бегим-ханум, двухэтажный дом которой находился в Шахском переулке угол Персидской. Наш трехэтажный дом очень шикарный, где было больше 10-11 комнат только в нашей квартире, не считая апартаментов дяди, бабушки и сдававшегося в аренду первого этажа, находился в районе домов армян.
Мы приехали к Хавер-хала, маминой двоюродной сестре (эми кызы и хала кызы), которая была замужем за папиным троюродным братом и деверем Бегим-биби. В городе были слышны пулеметные и ружейные выстрелы. Все мы, и Бегим-биби с детьми, и Хавер-хала, и соседи спрятались в подвале дома. Вскоре пришел дядя и сказал: «Собирайтесь скорее, надо бежать, так как армяне могут придти в этот район и всех нас вырезать».
Дядя во главе всех жителей соседних домов (около ста человек) повел нас в Ходжасан пешком. Мы шли с утра и только к вечеру остановились в одном доме близ полотна железной дороги. Я, очень усталая, непривыкшая к ходьбе целый день пешком, уже спала, когда нас всех разбудили. Ночью из Забрата прибыл бабушкин племянник Гияс с вооруженными родственниками верхом на лошадях и с арбами, куда посадили женщин и детей. Так мы на арбах, а мужчины верхом отправились в дачное селение Ляяш близ Забрата на дачу Гияса. Гияс с людьми, узнав о резне в городе, поехал нас спасать и, узнав в городе, куда мы отправились, приехал ночью за нами в Ходжасан. После того, как мы покинули Ходжасан, армяне, проехав поездом, обстреляли пулеметом дом, где мы остановливались.
В Ляяше мы прожили вместе с Хавер-хала, Насрулла-беком и двумя их девочками, а также Бегим-биби с мужем и с детьми больше месяца, а затем в мае месяце уехали на арбах в Мардакян к себе на дачу, так же, как и обе тетки с семьями. На даче было хорошо, пока там были запасы муки и другие продукты. Погода стояла теплой. Однако, вскоре в Маштаги открылся фронт и началисьвоенные действия турок, которые прибыли, высадив десант в Мардакян. У нас на даче жили трое турецких пленных, которых захватили во время войны и которые бежали с острова Нарген.Их приютили богатые бакинцы у себя на даче.
Наконец, 15 сентября турецкая армия во главе с братом Энвер-паши Нури-Пашой, которого сопровождал Иса-бек Ашурбеков, папин троюродный брат, вошла в Баку и 3 дня турки убивали армян, которые во время мартовских событий под видом и предлогом установления Бакинской коммуны, а на самом деле будучи дашнаками, захватили власть и устроили резню тюрок.
С дашнаками, Шаумяном и Микояном объективно сотрудничал Мешеди Азизбеков, который в 1918 году работал в Баксовете. Его внучка Пуста-ханум писала о нем, как об одном из 26-ти бакинских комиссаров, хотя по сведениям З.М.Буниятова он им не был. Я часто видела его в детстве в кабинете моего отца, где он играл с ним в нарды,он часто посещал наш дом. Позже, после ареста моего отца в 1935 году среди документов отца я обнаружила кипу векселей по 500 руб. с именем Мешеди Азизбекова, под которые он постоянно брал деньги у моего отца, пользуясь его расположением. Он преспокойно брал деньги у моего отца и никогда их не возвращал.
Когда турки взяли Баку я тяжело заболела. У нас на даче мы ели черный хлеб из овсяной муки, пшеничной муки нигде не было, питание было плохое. Я заболела тяжелой формой дезинтерии и меня в тяжелом состоянии привезли на арбе в город. Меня лечил доктор Мир-Асадулла Мир-Касимов, но в то время антибиотиков не было, меня только подлечили и я всю жизнь страдала и лечилась от воспаления желчного пузыря, осложнения после перенесенной дезинтерии.
Турок в Баку я не видела. После того, как я поправилась турки покинули Баку и здесь уже были английские войска. 28 мая 1918 года была объявлена Азербайджанская Демократическая Республика, правительство из Гянджи переехало в Баку после освобождения города от дашнаков. Я уже была в 5-ом классе 2-й женской гимназии, занятия начались и я стала посещать учебу.
До мартовских событий у нас в течение нескольких лет был повар лезгин с сыном, который раньше работал у эмира Бухарского, имел от него золотую медаль, затем он обслуживал Тагиева и тот предложил его моему отцу, который нанял его за большую плату. Он вместе с сыном готовил чудесную еду, замечательные торты и пироги, но во время мартовских событий он испугался, убежал с сыном в Дагестан и больше не вернулся. Правда, у нас был другой повар, но, конечно, не сравнимый с Али-Рзой.
За обедом в большой столовой у нас обычно обедали кроме гувернантки и учительниц папины родственники из Сабунчи и Забрата и другие знакомые, которые часто навещали нашу семью. Я с детства помню, когда из Тифлиса приезжала моя бабушка Фатма-Ниса-ханум, то в нашем доме я видела сестер Наримана Нариманова, которые навещали мою бабушку. Она называла Нариманова хала-оглы, я слышала от матери, что он являлся родственником бабушки, однако, каким, я не знаю. Бабушка и мама очень почитали всю семью и самого Нариманова.
О Нариманове мне известно, что он после окончания Медицинского института в Одессе приехал в Баку и, повидимому, желая породниться с буржуазией, послал сватов из знатных бакинцев к Насрулла-беку Ашурбекову, деверю моей тетки Бегим-ханум и папиному троюродному брату, просить руки Сона-ханум, его сестры, очень некрасивой, непривлекательной и болезненной девушки, но из богатой семьи и имеющей 20000 руб. приданного до революции. Нариманов говорил с ней часто по телефону и, получив ее согласие, прислал к ее брату сватов. Это было прибоизительно в 1912 году. Однако Насрулла-бек резко отказал сватам и сказал: «Кто такой Нариманов, у меня нет такой сестры, чтобы выдать за него замуж». И все сваты вернулись с подарками обратно. Нариманов был сильно оскорблен и после этого примкнул к большевикам и возненавидел буржуазию. Бабушка и мама очень переживали за Нариманова.
Вскоре после этого, в 1913 г. Нариманов женился на Гюльсум-ханум,бакинкеиз бедной семьи сеидов, и я, девочка была сагдыш, сидела рядом с невестой на свадьбе и держала свечу. Мне подарили шелковый платок на голову. По маминому желанию папа приказал украсить белыми ромашками машину, на которой привезли невесту. Мама и тифлисская бабушка принимали большое участие в свадьбе Нариманова.
К дядиной жене Мешеди-ханум в отсутствие дяди приходил его двоюродный брат (хала оглы) Наджаф Амирасланов, у которого была молодая красивая жена и дети. Он ухаживал за ней и уговорил ее оставить дядю и выйти за него замуж. Он польстился на ее деньги, так как братья Амираслановы были очень корыстные, жадные, неблагородные и непорядочные. Мешеди-ханум наивно поверила в его любовь, а дядя не обращал на нее внимания, и в один день, взяв свои драгоценности, она уехала от дяди, наняла квартиру и стала жить с братом Керимом и сожительствовать с Наджафом. Дядя хотел застрелиться и лежал больной. Папа его уговорил и сказал, что они обрадуются, не переживай из-за этого. Дядя не дал жене развода, по правилам мусульманской религии он имел право не давать жене развода. Они жили несколько лет без оформления брака, но недолго, т.к. в1924 году, после советизации,Наджаф умер от сердца.
Время с сентября 1918 г., затем 1919 г. и до 28 апреля 1920 г. , время Азербайджанской Демократической Республики было самым счастливым в нашей семье. В Баку председателем партии Мусават был Мамед Эмин Расулзаде, а председателем Совета Министров был Фатали хан Хойский, который в 1919 г. отдыхал у нас на даче в селении Мардакян. Он позвонил по телефону моему отцу и сказал: «Балабек, я слышал, что у Вас прекрасная дача. Я должен оставаться в Баку, прошу Вас сдать мне квартиру у Вас на даче». Отец сказал: «Я в деньгах не нуждаюсь, милости просим, приезжайте в Мардакян. У меня есть особняк для гостей из 5-ти комнат. Я могу Вам его предоставить». В первый деньна даче отец пригласил Фатали-хана с его русской женой, дочерью и сыном на обед, и я впервые увидела Фатали-хана, очень интересного мужчину, но с неинтересной женой. Все лето они жили у нас на даче. Папа приказал Айдемиру каждый день относить Фатали-хану самые лучшие фрукты из сада.
Весной 1920 года дядя Али-Ашраф, мамин двоюродный брат, заместитель министра торговли Мирзы Асадуллаева, вместе с мамой и мною отправился на благотворительный вечер в помещении общественного собрания, ныне это здание филармонии. Я первый раз была в общественном собрании, на вечере меня заставили танцевать. Я была очень смущена, так как впервые была в обществе взрослых. Во время танца на меня бросали шабаш, много денег, которые я потом собрала и отнесла Гаджи Зейнал-Абдину Тагиеву, который тоже присутствовал на этом благотворительном вечере и принимал активное участие.
Я была уже в 6-м классе гимназии. Я и мои подруги чувствовали себя уже взрослыми, часто гуляли на бульваре, хорошо одевались. Но наша хорошая жизнь вскоре закончилась. Незадолго до прихода большевиков и свержения Демократической Республики и Мусавата каждую пятницу Муртуза Мухтаров и Лиза-ханум устраивали у себя прием на чашку чая, где собиралось буржуазное общество. Отец и мама также посещали Мухтарова, и как-то в беседе с гостями Муртуза сказал: «Говорят, что большевики, эти голодранцы, подошли к нашей границе. Если они войдут в город и придут в мой дом, чтобы занять его, я их убью, а потом сам застрелюсь». Все восприняли его слова, как шутку. Однако, вскоре 28 апреля 1920 г. 11-я армия перешла границу Азербайджана и захватила Баку.
Мусаватское правительство сдало Азербайджан без боя русским большевикам, и ряд лиц покинули Баку, уехав в Тифлис, где на улице выстрелами подосланных большевиками убийц были убиты Гасан бек Агаев, Фатали-хан Хойский и Насиб-бек Усуббеков, а в Стамбуле был убит министр иностранных дел Бехбуд-хан Джеваншир, которого застрелили дашнаки-армяне. Вскоре мы узнали, что Муртуза Мухтаров застрелил двух красноармейцев, которые утром верхом на лошадях въехали в его мраморный холл и сказали швейцару: «Позови сюда хозяина!» Муртуза вышел к ним, и те сказали: «Освободи свой дом, он теперь не твой, а наш». Муртуза сказал: «Сейчас», – пошел к себе, взял револьвер и наповал убил обоих красноармейцев и потом сам застрелился. Я с мамой ходила навещать Лизу-ханум, которую выселили из дома и она жила в подвале своего дома. После нашего отъезда из Баку мы слышали, что она фиктивно зарегистрировалась с сотрудником турецкого посольства, чтобы выехать в Стамбул. Мы ее больше не встречали.
В это же время в Гяндже вспыхнуло восстание против большевиков и, в связи с этим, в одну ночь были арестованы в Баку представители буржуазии и вся знать. Ночью к нам позвонили, и горничная открыла дверь парадной. Вошел молодой армянин, чекист с ордером на арест отца и дяди. Он вошел в спальню, где спали отец и мать, и направил револьвер на отца. У матерью, почти вылечившейся от астмы в Германии,после многих лет начался приступ астмы. Он сделал обыск, конфисковал целый сундук серебра и, арестовав отца и дядю, удалился с ними. Наутро мы, дети, узнали об этом. Отец и дядя очутились в баиловской тюрьме, где сидели представители буржуазии и знать города.
Тифлисская бабушка Фатма-Ниса-ханум и мама наутро пошли на прием к Нариманову и там бабушка очень ругала его за арест отца и дяди Алибека. Он оправдывался и говорил, что он ничего не знал, и обещал вскоре отца освободить. Папу и дядю освободили через полтора месяца. Вскоре после ареста к маме явился отца с ордером в руках русский пьяница и потребовал освободить квартиру и весь дом, который стал штабом 11-й армии. Все хрустальные люстры и часть дорогой мебели в нашей квартире были конфискованы. Наши вещи оказались на улице, и мы лишились квартиры и дома. Мама срочно пошла к Хавер-хала в Шахский переулок. Насрулла-бек, ее муж, до прихода большевиков уехал в Тифлис к отцу Хавер-хала Абдул-Халыку Султанову, дяде моей матери. У Хавер-хала было 4 комнаты. Часть вещей мама разместила у нее, а гостиную из красного дерева, мебель из столовой и кабинета отца мама позже, когда мы уезжали в Тифлис, отвезла к доктору Мир Асадулла Мир-Касимову, у которого было три комнаты пустые без мебели. Мир-Касимов был стипендиатом моего отца, когда он 7 лет учился в Медицинском институте в Одессе.
Мы стали жить в квартире у Хавер-хала. Мама и бабушка часто обращались к Нариманову, пока не освободили из Баиловской тюрьмы отца и дядю. Нариманов сказал бабушке: «Возьми свою дочь, зятя и внуков и поезжайте в Тифлис». Он позвонил при маме и бабушке в ЧК и сказал: «Дайте разрешение на выезд из республики семье Балабека Ашурбекова и Фатма-Ниса Султановой, а также Хавер-ханум с двумя детьми». После этого мы собрались и все вместе сели в теплушку и уехали в Тифлис вместе с отцом.
В Тифлисе в это время было меньшевистское правительство. Мы жили у дедушки Абдул-Халыка до марта 1921 года, когда армия большевиков приблизилась к Тифлису и мы под звуки пулеметов и пушек спешно собрались. Папа, мама, дети, Хавер-хала с двумя девочками, Сария и Шакир, сестра и брат Хавер-хала сели в теплушку и уехали в Батум. Муж Хавер-хала Насрулла-бек Ашурбеков, мусаватист, находился в Тифлисе, где он составил письмо о захвате Азербайджана русскими большевиками на имя Мустафа-Камаля, под которым подписались целый ряд лиц из мусаватистов и знатных лиц республики, и вскоре, получив деньги от Абдул-Халыка,уехал в Турцию, в Анкару, чтобы добиться приема у Мустафа-Камаля и ходатайствовать, чтобы Мустафа-Камаль с турецкими войсками освободил Азербайджан от русских большевиков. Однако, прожив в Анкаре несколько месяцев, он не смог добиться своей цели, так как Мустафа Кемал договорился с Лениным, который помог ему оружием во время освободительной войны турок с греками.
В Батуме мама обратилась к персидскому консулу и, получила документы о том, что мы персидско-подданные.Через несколько дней мы сели в моторную лодку, т.к. пароходов уже не было, чтобы уехать в Турцию, в Стамбул. Но, по дороге, к вечеру погода изменилась, началасьсильная буря. Нашу лодку волны бросали так сильно, что я с ужасом смотрела и думала, что лодка перевернется, и мы все утонем. Но Аллах нас пожалел.
Мама заметила, что лодочники о чем-то договариваются и хотят нас ограбить и выбросить на берег. В лодке с нами был один дагестанец с русской женой и ее сыном. Мама ему об этом сказала, и они с отцом подошли к лодочнику и сказали: «У нас есть оружие, сейчас же плыви к берегу, а то мы с тобой расправимся!» Тот был вынужден повернуть к берегу, и мы остановились у Ризе, где были апельсиновые рощи. У берега собрались лазы в своих национальных костюмах, сзади у них было похожее на курдюк приложение к костюму. Они помогли нам высадиться на берег и отвели всех нас в дом, где нас встретил мэр города. Нас накормили, и мы до утра оставались там.
Утром нас посадили в большую лодку, где были больные солдаты-турки, и через несколько часов мы прибыли в город Трапезунд. Мы высадились на берег, к нам подошли сотрудники полиции, проверили документы, и мы отправились в гостиницу.
Агент полиции каждый день приходил и интересовался, кто мы и почему покинули родину. Они думали, что мы большевики. Оказывается, незадолго до нашего приезда турецкого коммуниста Мустафа Субхи посадили в лодку и, привязав камень, его выбросили в море и утопили. Убедившись, что мы бежали от большевиков, нас оставили в покое. Отец вскоре нанял двухэтажный дом, где мы все разместились. С нами поселился Караханов из Эривани с женой-еврейкой и дочкой. Вначале отец покупал еду в ресторане, но потом он купил неоходимую посуду, и мама стала готовить обед дома.
Мы часто с Сарией сидели у окна и смотрели на улицу на турок. Мы скоро заметили двух молодых турок, которые смотрели на Сарию и на меня, улыбались и здоровались с нами. Однажды, они бросили в окно записку, это были стихи, посвященные нам под названием «балкондакилара», т.е. находящимся на балконе. Через несколько дней один из них, молодой голубоглазый красивый юноша смотрел на меня из окна соседнего дома на втором этаже, как я подметала комнату. Я очень смутилась, оказывается рядом с нашим домом жили его родственники и, когда я пошла в другую комнату, он там сидел с нашей соседкой по дому турчанкой и беседовал с мамой. Он пришел, чтобы выяснить, кто мы такие и откуда приехали.
В Трапезунде отец в кафе познакомился с одним шекинцем Сейид Ахмедом Мустафаевым, бежавшим от большевиков богатым человеком. Отец его пригласил в гости к нам на обед, и мама сварила довгу, которую он очень похвалил. Папа часто его приглашал на обед и мама всегда ему готовила довгу. Я тогда не могла знать, какую роль он сыграет в моей судьбе.
В Трапезунде мы прожили несколько месяцев и в июле месяце отец на пароходе повез нас в Стамбул. Мама на пароходе сильно простудилась. Мы ехали ночью, было довольно холодно и, когда приехали на другое утров Стамбул, мама была сильно больна. Мы остановились в какой-то плохой комнате. Отец пошел в город, встретил азербайджанцев и своего дальнего родственника Юсуф-Али Алиева, бывшего мусаватского министра, который жил уже некоторое время в Стамбуле. Он пошел с отцом и в центре города, на главной улице снял для нас две хорошие комнаты на 1-м этаже. Хозяйка была дочь паши, а ее муж был скрипач, дагестанец, который играл в ресторане, тоже эмигрант, говоривший хорошо по-русски. У них был маленький сын. Мы хорошо устроились. Юсуф-Али каждый день нас навещал.
К сентябрю месяцу отец нас, трех сестер устроил в турецкий женский лицей имени Валиде-султан, а брата в Галата-сарай, где учились дети султана. Брата вначале не приняли, сказали отцу, что здесь принимают детей знати, больших генералов и аристократов. Принесите справки от двух известных турок, что Вы аристократ и миллионер, и мы примем Вашего сына. Папа обратился к Али-беку Гусейн-заде и полковнику турку Фети-бею и потом Решада приняли в Галата-сарай. Он был доволен Галата-сараем и старательно учился.
Я тоже старалась хорошо учиться, но к январю месяцу, хотя я по всем предметам имела отличные оценки, по Корану молла мне поставил двойку. Дело в том, что Коран я в Баку не проходила. Ученицы в моей группе на уроке Корана одевали на голову черную шифоновую косынку и нараспев свободно читали Коран, а у меня язык не поворачивался произносить арабский текст Корана и молла, называл меня аджам, то есть персиянка. Он знал, что я шиитка, а турки были сунниты, и что я плохо читаю Коран и поставил мне двойку на экзамене. Домой я пришла расстроенная, поплакала и сказала отцу, что моей ноги больше не будет в лицее. Отец сказал: «Что же, ты хочешь быть необразованной и учиться не хочешь?Не будешь иметь даже среднего образования». Я ответила, что хочу учиться во французском колледже.
Почему я так решила? Дело в том, что я часто открывала дверь парадной одной девушке, которая со скрипкой приходила на урок к хозяину нашего дома. Она носила форму французского колледжа.Я с ней разговорилась,узнала насчет занятий и педагогов, и где находится этот колледж и сказала отцу, что я хочу учиться во французском колледже им. Жанны д’Арк, находящемся при монастыре ордена Августинцев. Педагогами там были монахини.
Отец решил посоветоваться с Алибеком Гусейн-заде и взял меня к нему. Отец боялся, что монахини-католички могут изменить мою веру и сделать меня католичкой, но Алибек сказал отцу, что турецкое правительство строго следит за этим, бояться этого не надо и, если она хочет получить образование на французском языке, пусть поступает в колледж.
На другой день папа взял меня и мы пошли в эту школу к монахине-директрисе. Я говорила на французском, и меня и двух моих сестер приняли. Плата за обучение была большая. Но мой отец не посмотрел на это, и я и мои две сестры стали там учиться. Меня посадили в шестой класс, там было 10-ти классное образование. И мы втроем стали ходить в колледж, который находился недалеко от нашего дома. Мы брали с собой обед и с утра и до пяти вечера там учились.
Я очень старательно занималась, нам много задавали на дом, особенно требовали учить наизусть французские стихи и французскую литературу.
Каждую пятницу перед нашим домом проезжал последний султан Вахидэддин в открытом ландо, впереди верхом в одежде янычар ехали военные, а позади его придворные и в закрытой карете его жена и голубоглазая блондинка красавица дочь. Говорили, что султан был философ и атеист, но, будучи халифом всех мусульман, должен был присутствовать на намазе в мечети в Бешик-таше впереди всех молящихся турок. Мы много раз видели султана и его дочь, которая смотрела через окно кареты. Положение Турции было очень тяжелым. Шла война с греками. Но турки были большими патриотами. Все молодые люди, особенно студенты, покидали Стамбул, вступали в армию и сплотились вокруг Мустафа Кемаля, который создал армию для войны с греками.
Жизнь в Стамбуле была одним из счастливых периодов в нашей жизни. Азербайджанцы, жившие в Стамбуле, часто посещали нас. У нас бывали Юсуф-Али Алиев, Аббас-Кули Кязим-заде, Ягуб-бек и Юсуф-бек Везировы, турецкий полковник Фети-бек с женой и дочкой. Затем, мы встречались с семьей Али-бека Гусейн-заде и Ахмед-бека Агаева, который сам жил в Анкаре и был назначен Мустафой Кемалем министром печати Турции. Иногда он приезжал в Стамбул и я его видела. По пятницам азербайджанцы и я с отцом и мамой ходили в гости к профессору Фуад-беку Кёпрюлю-заде, который жил в своей вилле на берегу Мраморного моря. Затем мы встречались с семьей полковника Усейн-Гули-хана Хойского, брата Фатали-хана и другими азербайджанцами.
Мама на Новруз Байрам пекла сладости: пахлаву, бадам чореги, шекер чореги и пышно справляла этот праздник. Али-бек Гусейн-заде с семьей, Ситара-ханум с дочерьми, Ягуб-бек и Юсуф-бек Везировы и многие азербайджанцы приходили на Байрам к нам.
Как-то хозяин дома Магомед и его жена попросили маму разрешить мне подняться к нимна второй этаж, т.к. Магомед в ресторане познакомился с одним индусом – английским полковником, который сказал ему, что хочет жениться на турчанке и, что он очень богатый.Ему было лет 35-36. Он был одет в английскую военную форму, но на голове у него была чалма. Жена Магомеда решила показать ему Назиктар, ее прислугу, молодую девушку беленькую, со светлыми волосами и голубоглазую, которая нянчила годовалого сына хозяйки Джалиба-ханум. Ее пышно нарядили и подвели глаза, сильно напудрили. Меня позвали, как переводчика с французского. Офицер немного знал французский. Назиктар сидела опустив глаза. Мы знали, что за ней ухаживает Мустафа-бекчи, ночной сторож, но хозяйка не хотела выдать ее замуж за бекчи. В общем, полковник смотрел на нее, потом, когда он встретился с Магомедом в ресторане, он ему сказал: «Это вовсе не сестра Вашей жены, а прислуга, мне она не подходит. Вот на этой девушке, говорившей по-французски (речь шла обо мне), я женюсь, поговорите с ее родителями». Когда Магомед это сказал маме, я очень расстроилась, а мама наотрез отказала. Мне было тогда лет 16.
В Стамбуле мы прожили пять лет с 1921 по август месяц1925 г. Отец тратил деньги от продажи маминых драгоценностей, бриллиантов. Мы жили хорошо, позже мы жили в двухэтажном особняке, наверху были две комнаты и третья маленькая комната, где спал Решад. А внизу были две комнаты, где жила наша кухарка – гречанка Марика. Я старательно училась и уже через два месяца свободно говорила по-французски, так же, как и мои две сестры, Ситара и Марьям. Через два года Адиля тоже стала учиться во французском колледже вместе с нами. По выходным дням я ходила в мечеть Айа-Софию, которая была недалеко от нашего дома, или в Голубую мечеть.
Мы встречались в Стамбуле с семьей Ахмед-бека Агаева и Али-бека Гусейн-заде, а также с семьей Фуад-бека Кёпрюлю-заде, у которого была красавица жена и чудесный маленький сын. Но, однажды, мы услышали о том, что его жена оставила записку, что ей надоело жить с ученым мужем, который занят только своими книгами и работой и не обращает на нее внимания, и она его оставила и ушла к морскому офицеру, оставив своего сына. Все молодые студентки Стамбульского университета стали мечтать выйти замуж за Фуад-бека, красивого молодого ученого, но он ни на кого не обращал внимания, занятый научной работой. Он уже считался хорошим ученым.
Мы встречались также с семьей Али-бека Гусейн-заде, с его очень приятной супругой. Он имел сына и двух маленьких девочек. У Ахмед-бека Агаева старшие дочки были студентками Стамбульского Университета – Сурейя-ханум училась на юридическом факультете, а Тейзар на философском. У них была еще младшая сестра Гюль-Текин и два брата, Абдуррахман и Самед. Жена Ахмед-бека Ситара-ханум была очень некрасивая, как и ее муж, дети также, кроме Самеда.
В Стамбул из Парижачасто приезжал мамин двоюродный брат (ами оглы) Али-Ашраф Султанов, который был женат на Саре, дочери Али-Мардан бека Топчибашева, у него в Париже родились две дочки старшая Зарифа и Гюльнара, он подарил нам их фото.
В 1925 г. перед нашим отъездом в Баку Али-Ашраф-даи приехал из Парижа и сказал маме: «Асмат-баджи, ты отдай мне Сару, я возьму ее в Париж, она кончает французский колледж, я ее выдам замуж за сына Али-Мардан-бека Топчибашева Рашида,устрою им свадьбу. Он окончил успешно в Париже Sciencepolitique (высшую дипломатическую школу), он умный и воспитанный парень». Рашид в 1919 году летом вместе с сестрами и Али-Ашрафом были у нас в гостях на даче в Мардакян. Он действительно был приятный внешностью молодой человек. Я с ним была знакома. Однако мама сказала Али-Ашрафу: «Нет, Сара и все дети поедут со мной в Баку. Я ее не отпущу одну в Париж». Меня никто не спрашивал, хочу ли я выйти замуж за Рашида. Но, к счастью, мне повезло, так как после приезда в Баку вскоре мы услышали о смерти Рашида от скоротечной чахотки. Не знаю, как бы сложилась моя судьба в Париже, вдали от моих родителей.
Несмотря на то, что мы хорошо жили в Стамбуле и я была довольна своей учебой во французском колледже, где я после двух месяцев научилась свободно говорить по-французски, климат города не подошел маме, т.к. Стамбул был окружен Мраморным морем и Босфором, а сырость противопоказана при болезни астмы, и приступы у нее были часты. Это было причиной ее желания вернуться в Баку.
В 1924 году папа встретил в Стамбуле своего родственника Балабека Ходжаева, сына сестры Теймур-бека Ашурбекова Ханбаджи-ханум. Он приехал в Стамбул в командировку от Внешторга с молодой женой, дочерью Мирзы Асадуллаева Уммуль-Бани-ханум. Папа пригласил его с женой на обед. Я ее знала из Баку еще с детства. Но за время (5 лет) нашего пребывания в Стамбуле она изменилась,выглядела красавицей, настолько она похорошела. Она была почти моего возраста и рано вышла замуж за Балабека. Ее отец, Мирза Асадуллаев, после смерти при родах матери Уммуль-Бани долго не женился, но уже приблизительно в 1916 или 1917 г. женился на интересной светской девушке осетинке Датиевой и у него родился сын. Во время Демократической республики в 1919 и 20-м годах он был министром торговли. После советизации он был арестован, как и мой отец и дядя, после Гянджинского восстания против большевиков. Нариман Нариманов так же, как и нам, помог ему получить разрешение на выезд с семьей из республики. Семье Халафа Мейламова, женатогонадочери Шамси Асадуллаева Хан-Баджи-ханум, Нариманов также помог выехать за границу. Нариманов, в отличие от других крупных коммунистов, довольно благожелательно относился к представителям буржуазии.
Итак Уммуль-Бани-ханум с Балабеком пришли к нам в гости на обед. Марика, наша кухарка, приготовила плов и другие вкусные вещи. Мы долго беседовали с ними. Потом я узнала, что, когда ее отец с тремя взрослыми дочерьми, Сурейя-ханум, Ковсар-ханум и Куба-ханум, женой и сыном собирались поехать в Париж, Уммуль-Бани и дочь Мейламова, Марьям-ханум, (в детстве ее звали Тамара), моя подруга, не захотели и отказались ехать за границу. Но, вскоре Уммуль-Бани увидела, как тяжело ей стало жить без отца и что у них уже не осталось богатства, она стала нуждаться, жила плохо с теткой и бабушкой. Балабеку она понравилась и он стал ее сватать. Первый раз она ему отказала, хотя он был довольно приятной внешности и получил образование в Бельгии. Но, когда она узнала, что он получил командировку в Турцию, она дала согласие, и он с ней приехал в Стамбул, где жила его сестра Тура-ханум, вышедшая замуж за турка. Уммуль-Бани получила домашнее образование и хорошо играла на рояле, была хорошей пианисткой. Вскоре они уехали в Париж.
Однако, когда они прибыли к ее отцу в Париж, Мирза сухо поблагодарил Балабека, что он привез его дочь и дал ему понять, что он может уйти. Оскорбленный Балабек вернулся ни с чем в Стамбул, и мы его больше не встречали. Оказывается Уммуль-Бани с корыстной целью вышла замуж за Балабека, чтобы выбраться из Баку и попасть к отцу в Париж.
После ряда лет и тяжелой жизни в эмиграции Уммуль-Бани стала заниматься литературной деятельностью и написала на французском языке 9 романов. За несколько лет перед смертью она приняла католичество. Сестры ее и отец умерли в Париже.
Ее сестра Ковсар-ханум – очень красивая, совсем юная познакомилась в одном светском обществе, где она была вместе со своей мачехой, с молодым русским летчиком, который влюбился в нее и уговорил ее бежать с ним в Москву. Был объявлен розыск и полиция задержала их в поезде в Ростове. Ее арестовали и привезли в Баку. Весь город говорил об этом, и отец ее, Мирза запер ее в комнате и нашел ей мужа в Амираджане. Он был его бедный родственник, очень неинтересный, но со средним образованием. Мирза заплатил ему миллионное состояние, чтобы он женился на красавице, которая опозорилась, бежав с русским летчиком. Папа и мама были приглашены на ее свадьбу и мама мне позже рассказала, что свадьба была в гостинице Метрополь (ныне здание Музея Низами). Невеста была одета в шикарное белое платье, на ней было ожерелье из крупных бриллиантов, на голове была фата. Она сидела рядом с женихом Зал Гасановым с опущенной головой, не притрагиваясь к еде. Через год у них родился сын Исмаил, с которым я в 60-х годах вместе работала в Институте Истории Академии Наук.
Ковсар-ханум после Советизации бросила мужа и уехала в Москву, где она фиктивно вышла замуж за еврея, который уехал с ней в Париж, и там она, кажется вышла замуж.
Летом 1925 года я закончила французский колледж и мы стали готовиться к отъезду в Баку.